Нелепо ли ны бяшеть, братiе, начяти старыми

словесы трудныхъ повестiи <песнь> о пълку Игореве,

Игоря Святъславличя! Начяти же ся тои песни по

былинамъ сего времени, а не по замышленiю Бояню.

[5]       Боянъ бо вещiи, аще кому хотяше песнь творити,

то растекашется мыслiю по древу, серымъ вълкомъ

по земли, сизымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть

бо речь пьрвыхъ временъ усобице. Тъгда пущяшеть

i соколовъ на стадо лебедеи, которыи дотечяше,

[10]     та преди песнь пояше старому Ярославу, храброму

Мстиславу, иже зареза Редедю предъ пълкы

касожьскыми, красному Романови Святъславличю.

Боянъ же, братiе, не i соколовъ на стадо лебедеи

пущяше, нъ своя вещiя пьрсты на живыя струны

[15]     въскладаше, они же сами княземъ славу рокотаху.
 

Почнемъ же, братiе, повесть сiю отъ стараго

Владимира до нынешняго Игоря, иже истягну умъ

крепостiю своею и поостри <и> сьрдця своего мужьствомъ,

напълнивъся ратнаго духа, наведе своя храбрыя

[20]     пълкы на землю Половецкую за землю Русьскую.
 

Тъгда Игорь възре на светлое сълнце и виде

отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь

къ дружине своеи: «Братiе и дружино! Луче жь бы

потяту быти, неже полонену быти. А въсядемъ,

[25]     братiе, на своя бързыя комони, да позримъ синего

Дону!» Спала князю умъ похоти и жялость ему

знаменiе заступи искусити Дону великаго. «Хощю

бо, — рече, — копiе приломити конець поля

Половецкаго, съ вами, русичи, хощю главу

[30]     свою приложити, а любо испити шеломомъ Дону!»
 

О Бояне, соловiю стараго времени! А бы ты сiя

пълкы ущекоталъ, скачя, славiю, по мыслену древу,

летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы

сего времени, рыщя въ тропу Трояню чресъ поля на горы.

[35]     Пети было песнь Игореви того <Велеса> внуку: «Не буря

соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады бежять

къ Дону великому...» Чили въспети было, вещеи

Бояне, Велесовъ внуче: «Комони ржуть за Сулою,

звенить слава въ Кыеве; трубы трубять

[40]     въ Новеграде, стоять стязи въ Путивле».
 

Игорь ждеть мила брата Всеволода. И рече

ему буи туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ светъ

светлыи ты, Игорю, оба есве Святъславличя! Седлаи,

брате, своя бързыя комони, а мои ти готови,

[45]     оседлани у Курьска на переди. А мои ти куряне

сведоми къмети; подъ трубами повити, подъ шеломы

възлелеяни, конець копiя въскърмлени; пути имъ

ведоми, яругы имъ знаемы, луци у нихъ напряжени,

тули отворени, сабли изъострены, сами скачють акы

[50]     серыи вълци въ поле, ищучи себе чти, а князю славы».
 

Тъгда въступи Игорь князь въ златъ стремень

и поеха по чистому полю. Сълнце ему тьмою путь

заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди

свистъ зверинъ въста, Дивъ кличеть вьрху

[55]     древа, велить послушяти земли незнаеме, Вълзе,

и Поморiю, и Посулiю, и Сурожю, и Корсуню,

и тебе, тьмутороканьскыи бълванъ! А половци

неготовами дорогами побегошя къ Дону великому,

крычять телегы полунощи, рци лебеди роспужени.

[60]     Игорь къ Дону вои ведеть! Уже бо беды его пасеть птичь

по дубiю. Вълци грозу въсрожать по яругамъ, орли

клектомъ на кости звери зовуть, лисици брешють на

чьрленыя щиты. О Русьская земле! уже за шеломянемъ еси!
 

Дълго ночь мьркнеть. Заря светъ запала,

[65]     мьгла поля покрыла, щекотъ славiи успе, говоръ

галичь убудися. Русичи великая поля чьрлеными щиты

прегородишя, ищучи себе чти, а князю славы.
 

Съ заратя въ пятъкъ потъпташя поганыя пълкы

половецкыя, и россушяся стрелами по полю, помчяшя

[70]     красныя девкы половецкыя, а съ ними злато, и

паволокы, и драгыя оксамиты; орьтъмами и япончицями

и кожюхы начяшя мосты мостити по болотомъ и

грязивымъ местомъ, и всякыми узорочьи половецкыми.

Чьрленъ стягь, бела хорюговь, чьрлена чолка,

[75]     сребрено стружiе — храброму Святъславличю!
 

Дремлеть въ поле Ольгово хороброе гнездо.

Далече залетело! Не было оно обиде

порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе,

чьрныи воронъ, поганыи половчине! Гза

[80]     бежить серымъ вълкомъ, Кончякъ ему следъ править

къ Дону великому.
 

Другаго дни вельми рано кръвавыя зори светъ

поведають, чьрныя тучя съ моря идуть, хотять

прикрыта д сълнця, а въ нихъ трепещуть синiя мълнiи.

[85]     Быти грому великому! Итти дождю стрелами съ Дону великаго!

Ту ся копiемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти

о шеломы половецкыя — на реце на Каяле у Дону

великаго. О Русьская земле! Уже за шеломянемъ еси!
 

Се ветри, Стрибожи внуци, веють съ моря

[90]     стрелами на храбрыя пълкы Игоревы. Земля тутнеть,

рекы мутно текуть, пороси поля прикрывають, стязи

глаголють. Половци идуть отъ Дона и отъ моря,

и отъ всехъ странъ русьскыя пълкы оступишя.

Дети бесови кликомъ поля прегородишя,

[95]     а храбрiи русичи преградишя чьрлеными щиты.
 

Яръ туре Всеволоде! Стоиши на борони,

прыщеши на вои стрелами, гремлеши о шеломы

мечи харалужными. Камо туръ поскочяше, своимъ

златымъ шеломомъ посвечивая, тамо лежять поганыя

[100]   головы половецкыя. Поскепаны саблями калеными

шеломи оварьскыи отъ тебе, яръ туре Всеволоде!

Кая раны, дорога братю, забывъ чти и живота,

и града Чьрнигова, отня злата стола и своя

милыя хоти красныя Глебовны свычяя и обычяя!
 

[105]   Были веци Трояни, минула лета Ярославля,

были пълци Ольговы, Ольга Святъславличя. Тъи

бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрелы по земли

сеяше. Ступаеть въ златъ стремень въ граде

Тьмуторокане, тоже звонъ слышя давныи великыи

[110]   Ярославль сынъ Всеволодъ, а Владимиръ по вся

утра уши закладаше въ Чьрнигове. Бориса же

Вячеславличя слава на судъ приведе и на Канину

зелену паполому <ему> постла за обиду Ольгову,

храбра и млада князя. Съ тоя же Каялы Святопълкъ

[115]   полелея отца своего междю угорьскыми иноходьцы

къ Святеи Софiи къ Кыеву. Тъгда при Олзе

Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами,

погыбашеть жизнь Даждьбожя внука, въ княжихъ

крамолахъ веци человекомъ скратишяся. Тъгда

[120]   по Русьскои земли редко ратаеве кыкахуть, нъ чяста

врани граяхуть, трупiя себе деляче, а галици

свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедiе.

То было въ ты рати и въ ты пълкы, а сицеи рати

не слышяно! Съ заранiя до вечера, съ вечера

[125]   до света летять стрелы каленыя, гримлють сабли

о шеломы, трещять копiя харалужная въ поле незнаеме

среди земли Половецкыя. Чьрна земля подъ копыты

костьми была посеяна, а кръвiю польяна, тугою

възыдошя по Русьскои земли. Что ми шюмить,

[130]   что ми звенить давечя рано предъ зорями? Игорь

пълкы заворочяеть, жяль бо ему мила брата

Всеволода. Бишяся день, бишяся другыи, третья

дни къ полуднiю падошя стязи Игореви. Ту ся

брата разлучиста на брезе быстрои Каялы.

[135]   Ту кръваваго вина не доста; ту пиръ докончяшя

храбрiи русичи, сваты попоишя, а сами полегошя

за землю Русьскую. Ничить трава жялощями,

а древо ся тугою къ земли приклонило.

Уже бо, братiе, не веселая година въстала,

[140]   уже пустыни силу прикрыла. Въстала Обида въ силахъ

Даждьбожя внука, въступила девою на землю Трояню,

въсплескала лебедиными крылы на синемъ море

у Дону, плещучи, упуди жирня времена. Усобиця

княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ

[145]   брату: «Се мое, а то мое же», и начяшя князи

про малое «Се великое» мълвити, а сами на себе

крамолу ковати, а поганiи съ всехъ странъ

прихождаху съ победами на землю Русьскую.

О, далече заиде соколъ, птиць бья — къ морю!

[150]   А Игорева храбраго пълку не кресити. За нимъ

кликну Карна, и Жьля поскочи по Русьскои

земли, смагу людемъ мычючи въ пламяне розе.

Жены русьскыя въсплакашяся, а ркучи:

«Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслiю съмыслити,

[155]   ни думою съдумати, ни очима съглядати,

а злата и сребра ни мало того потрепати!»
 

А въстона бо, братiе, Кыевъ тугою, а

Чьрниговъ напастьми. Тоска разлiяся по Русьскои

земли, печяль жирна тече среди земли Русьскыи.

[160]   А князи сами на себе крамолу коваху, а поганiи

сами, победами нарыщюще на Русьскую землю,

емляху дань по беле отъ двора.
 

Тая бо два храбрая Святъславличя, Игорь

и Всеволодъ, уже лжу убудиста которою. Ту бяше

[165]   успилъ отець ихъ Святъславъ грозныи великыи

Кыевьскыи. Грозою бяшеть притрепеталъ,

своими сильными пълкы и харалужными мечи наступи

на землю Половецкую, притъпта хълмы и яругы,

възмути рекы и озера, иссуши потокы и болота,

[170]   а поганаго Кобяка изъ луку моря отъ железныхъ

великыхъ пълковъ половецкыхъ яко вихръ вытърже,

и паде ся Кобякъ въ граде Кыеве, въ гриднице

Святъславли. Ту немци и венедици, ту грьци

и морава поють славу Святъславлю, кають князя

[175]   Игоря, иже погрузи жиръ во дне Каялы, рекы

половецкыя. Русьскаго злата насыпашя ту, Игорь

князь выседе изъ седла злата а въ седло кощiево

Унышя бо градомъ забрала, а веселiе пониче.
 

А Святъславъ мутенъ сонъ виде. «Въ Кыеве

[180]   на горахъ си ночь съ вечера одевахуть мя, —

рече, — чьрною паполомою на кровати тисове,

чьрпахуть ми синее вино съ трудомъ смешено.

сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тълковинъ

великыи женчюгъ на лоно и негують мя. Уже дъскы

[185]   безъ кнеса въ моемъ тереме златовьрсемъ. Всю нощь

съ вечера Бусови врани възграяху, у Плесньска на

болони бешя дебри Кыяне и несошяся къ синему морю».
 

И рькошя бояре князю: «Уже, княже, туга умъ

полонила. Се бо два сокола слетеста съ отня стола

[190]   злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити

шеломомъ Дону. Уже соколома крыльця припешали

поганыхъ саблями, а самою опуташя въ путины

железны. Тьмно бо бе въ г день, два сълнця

помьркоста, оба багряная стълпа погасоста

[195]   и въ море погрузиста, и великое буиство подаста хынови,

и съ нима молодая месяця, Олегъ и Святъславъ, тьмою

ся поволокоста. На реце на Каяле тьма светъ покрыла,

по Русьскои земли прострошяся половци акы пардуже гнездо.

Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю,

[200]   уже вьржеся Дивъ на землю. Се бо готьскыя красныя

девы въспешя на брезе синему морю: звоня Русьскымъ

златомъ, поють время Бусово, лелеють месть Шароканю.

А мы уже дружина жядни веселiя!»
 

Тъгда великыи Святъславъ изрони злато слово

[205]   сльзами смешено и рече: «О моя сыновьця, Игорю

и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи

цвелити, а себе славы искати. Нъ не честно одолесте,

не честно бо кровь поганую пролiясте. Ваю храбрая

сьрдця въ жестоцемъ харалузе скована, а въ буести

[210]   закалена. Се ли створисте моеи сребренеи седине?

А уже не вижду власти сильнаго и богатаго и многовои

брата моего Ярослава съ Чьрниговьскыми былями,

съ могуты и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы,

и съ ревугы, и съ ольберы. Тiи бо бесъ щитовъ

[215]   съ засапожникы кликомъ пълкы побеждають, звонячи

въ прадеднюю славу. Нъ рекосте: «Мужаимеся сами, преднюю

славу сами похытимъ, а заднею ся сами поделимъ!»

А чи диво ся, братце, стару помолодити? Коли

соколъ въ мытехъ бываеть, высоко птиць възбиваеть,

[220]   не дасть гнезда своего въ обиду. Нъ се зло,

княже ми непособiе. Наниче ся годины обратишя.
 

Се у Римъ крычять подъ саблями половецкыми,

а Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глебову!

Великии княже Всеволоде! Не мыслiю ти

[225]   прелетети издалечя отня злата стола поблюсти.

Ты бо можеши Вългу веслы раскропити, а Донъ

шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чяга

по ногате, а кощеи по резане. Ты бо можеши посуху

живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы.
 

[230]   Ты буи Рюриче и Давыде! Не ваю ли <вои> злачеными

шеломы по кръви плавашя? Не ваю ли храбрая дружина

рыкають акы тури, ранени саблями калеными на поле

незнаеме? Въступита, господина, въ злата стремени

за обиду сего времени, за землю Русьскую,

[235]   за раны Игоревы, буего Святъславличя!
 

Галичьскыи Осмомысле Ярославе! Высоко

седиши на своемъ златокованнемъ столе, подпьръ

горы угорьскыя своими железными пълкы, заступивъ

королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, мечя бремены

[240]   чрезъ облакы, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по

землямъ текуть, отворяеши Кыеву врата, стреляеши

съ отня злата стола салътаны за землями. Стреляи,

господине, Кончяка, поганаго кощея, за землю

Русьскую, за раны Игоревы, буего Святъславличя!

[245]   А ты буи Романе и Мстиславе! Храбрая мысль

носить ваю умъ на дело. Высоко плаваеши на дело

въ буести, яко соколъ на ветрехъ ширяяся, хотя

птицю въ буистве одолети. Суть бо у ваю железнiи

паперси подъ шеломы латиньскыми. Теми тресну земля,

[250]   и многы страны — хинова, литъва, ятвязи, деремела

и половци сулици своя повьргошя, а главы своя

поклонишя подъ тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже

Игорю, утърпе сълнцю светъ, а древо не бологомъ

листвiе сърони, по Ръси и по Сули грады поделишя,

[255]   а Игорева храбраго пълку не кресити. Донъ ти, княже,

кличеть и зоветь князи на победу. Ольговичи

храбрiи князи доспели на брань.

Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи,

не худа гнезда шестокрыльци! Не победными жребiи

[260]   собе власти расхытисте. Кое ваши златыи шеломи и

сулици ляцькыя и щити? Загородите полю ворота

своими острыми стрелами за землю Русьскую,

за раны Игоревы, буего Святъславличя!
 

Уже бо Сула не течеть сребреными струями

[265]   къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течеть

онымъ грознымъ полочяномъ подъ кликомъ поганыхъ.

Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими

острыми мечи о шеломы литовьскыя, притрепа славу

деду своему Всеславу, а самъ подъ чьрлеными щиты

[270]   на кръваве траве притрепанъ литовьскыми мечи.

Исходи юна кровъ, а тъи рекъ: «Дружину твою, княже,

птичь крылы приоде, а звери кровь полизашя».

Не бысть ту брата Брячислава, ни другаго — Всеволода,

единъ же изрони жемчюжну душю изъ храбра тъла

[275]   чресъ злато ожерелiе. Уныли голоси, пониче

веселiе, трубы трубять городеньскыя.
 

Ярославле и вси внуци Всеславли! Уже понизите

стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте

изъ деднеи славы. Вы бо своими крамолами начясте

[280]   наводити поганыя на землю Русьскую, на жизнь Всеславлю,

которою бо беше насилiе отъ земли Половецкыя.
 

На седьмомъ веце Трояни вьрже Всеславъ жребии

о девицю себе любу. Тъи клюками подъпьръ ся окони,

и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружiемъ злата

[285]   стола Кыевьскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ

въ пълночи изъ Белаграда, обесися сине мьгле,

утърже вазни съ три кусы, отвори врата Новуграду,

разъшибе славу Ярославу, скочи вълкомъ до Немигы —

съду токъ. На Немизе снопы стелють головами,

[290]   молотять цепы харалужными, на тоце животь кладуть,

веють душю отъ тела. Немизе кръвави брезе не бологомъ

бяхуть посеяни, посеяни костьми русьскыхъ сыновъ.

Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше,

а самъ въ ночь вълкомъ рыскаше, изъ Кыева дорыскаше

[295]   до куръ Тьмутороканя, великому Хърсови вълкомъ путь

прерыскаше. Тому въ Полотьске позвонишя заутренюю

рано у Святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыеве

звонъ слышя. Аще и вещя душя въ друзе теле,

нъ чясто беды страдаше. Тому вещеи Боянъ и пьрвое

[300]   припевку, смысленыи, рече: «Ни хытру, ни горазду,

ни пытьцю горазду суда Божiя не минути!»
 

О, стонати Русьскои земли, помянувъше пьрвую

годину и пьрвыхъ князеи! Того стараго Владимира

не льзе бе пригвоздити къ горамъ Кыевьскымъ, сего

[305]   бо ныне сташя стязи Рюрикови, а друзiи Давидови,

нъ розьно ся имъ хоботы пашють, копiя поють!
 

На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышить, зегзицею

незнаемъ рано кычеть: «Полечю, — рече, — зегзицею

по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру

[310]   князю кръвавыя его раны на жестоцемъ его теле».

Ярославна рано плачеть въ Путивле на забрале, а ркучи:

«О ветре ветрило! Чему, господине, насильно вееши?

Чему мычеши хыновьскыя стрелкы на своею нетрудную

крыльцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшеть горъ

[315]   подъ облакы веяти, лелеючи корабли на сине море?

Чему, господине, мое веселiе по ковылiю разъвея?»

Ярославна рано плачеть Путивлю городу на забороле,

а ркучи: «О Днепре Словутичю! Ты пробилъ еси каменныя

горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеялъ еси на себе

[320]   Святъславли носады до пълку Кобякова. Възлелеи,

господине, мою ладу къ мне, а быхъ не слала

къ нему слезъ на море рано!» Ярославна рано плачеть

въ Путивле на забрале, а ркучи: «Светлое и тресветлое

сълнце! Всемъ тепло и красно еси. Чему, господине,

[325]   простре горячюю свою лучю на лады вои, въ поле безводне

жяждею имъ луци съпряже, тугою имъ тулы затъче?»
 

Прысну море полунощи, идуть смьрчи мьглами,

Игореви князю Богъ путь кажеть изъ земли Половецкыя

на землю Русьскую, къ отню злату столу. Погасошя

[330]   вечеру зори. Игорь спить, Игорь бдить, Игорь

мыслiю поля мерить отъ великаго Дону до малаго

Донця. Комоньнъ въ полуночи Овлуръ свисну за рекою,

велить князю разумети. Князю Игорю не быть! Кликну,

стукну земля, въшюме трава, вежи ся половецкыя

[335]   подвизашя. А Игорь князь поскочи гърностаемъ

къ тростiю и белымъ гоголемъ на воду, въвьржеся

на бързъ комонь, и скочи съ него босымъ вълкомъ,

и потече къ лугу Донця, и полете соколомъ подъ мьглами,

избивая гуси и лебеди завтроку, и обеду, и ужине.

[340]   Коли Игорь соколомъ полете, тъгда Влуръ вълкомъ

потече, труся собою студеную росу, претъргоста бо

своя бързая комоня. Донець рече: «Княже Игорю!

Не мало ти величiя, а Кончику нелюбiя, а Русьскои

земли веселiя!» Игорь рече: «О Донче! Не мало ти

[345]   величiя, лелеявъшю князя на вълнахъ, стлавъшю ему

зелену траву на своихъ сребреныхъ брезехъ, одевавъшю

его теплыми мьглами подъ сенiю зелену древу, стрежаше

его гоголемъ на воде, чаицями на струяхъ, чьрнядьми

на ветрехъ. Не тако ли, рече, река Стугна, худу струю

[350]   имея, пожьръши чюжи ручьи и стругы, рострена къ усту,

уношю князя Ростислава затвори дне при темне березе.

Плачеться мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе.

Унышя цветы жялобою, и древо ся тугою къ земли приклонило.
 

А не сорокы въстроскоташя, на следу Игореве

[355]   ездить Гза съ Кончякомъ. Тъгда врани не граяхуть,

галици помълкошя, сорокы не троскоташя, полозiе

ползошя только. Дятлове текътомъ путь къ реце кажуть,

соловiи веселыми песньми светъ поведають. Мълвить Гза

къ Кончякови: «Аже соколъ къ гнезду летить, соколичя

[360]   ростреляеве своими злачеными стрелами». Рече

Кончякъ ко Гзе: «Аже соколъ къ гнезду летить, а ве

сокольця опутаеве красною девицею». И рече Гза

къ Кончакови: «Аще его опутаеве красною девицею,

ни нама будеть сокольця, ни нама красны девице,

[365]   то почнуть наю птици бити въ поле Половецкомъ».
 

Рекъ Боянъ и Ходына, Святъславля песнотворця

стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти:

«Тяжько ти голове кроме плечю, зло ти телу кроме

головы» — Русьскои земли безъ Игоря. Солнце светиться

[370]   на небесе — Игорь князь въ Русьскои земли. Девици

поють на Дунаи, вьються голоси чрезъ море до Кыева.

Игорь едеть по Боричеву къ Святеи Богородици

Пирогощеи. Страны рады, гради весели.
 

Певъше песнь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ

[375]   пети. Слава Игорю Святъславличю, буи туру Всеволоду,

Владимиру Игоревичи. Здрави князи и дружина, побарая

за христьяны на поганыя пълкы. Княземъ слава а дружине.

Аминь.