ЯРОСЛАВ МУДРЫЙ

СКОРБЬ ВЕЛИКАЯ

У недавно отстроенных каменных стен Десятинной церкви Пресвятой Богородицы в Киеве толпился народ. Начал стекаться он сюда еще с рассветом, а теперь к полудню стало совсем не протолкнуться. Как гороху насыпало люда киевского: и ремесленники с закопченных приднепровских проулков, и купеческие приказчики с торговых рядов, и челядь из Детинца. Переговариваются, галдят, теснят друг друга, ругаются. Внутрь храма никого не пускают: у дверей плотно сомкнулись дружинники. На суровых бородатых лицах застыло новое, какое-то непонятное выражение. То ли торжественность, то ли затаенная скорбь — поди разбери. Но важное что-то, страшное — это ощущалось всеми.
— Что стряслось, соколики? Али умер кто? А? Страсть знать охота! — изнывала от любопытства дородная купчиха.
— Ступай, мать. Прочь пошла! Не велено сказывать! — глухо ответил ей пожилой дружинник. Его щеку до самого глаза пробороздил длинный шрам. В глубине  шрама, у глаза, что-то странно поблескивало.
Другие дружинники тоже отмалчивались.
Да разве скроешь правду?! Всеведающие побирушки уже разносили слухи.
— Святополк-то, окаянный, хотел утаить смерть отца! Как умер Владимир наш, Солнышко Красное, разобрал Святополк потолок между клетьми, в ковер спрятал тело отцово, а ночью на санях свез его в Киев. Не хотел, чтоб ведали о его смерти.
Стон пронесся по толпе. Волнами раскатился страшный шепот: умер, почил старый князь Владимир, надёжа русской земли. Вот зарыдала в голос молодуха, вот торопливо закрестился монашек, вот чумазый подручный кузнеца неуклюже стянул заскорузлой ручищей баранью шапку.
— Неужто умер старый князь? А где положили его? — спросил у побирушки молодой боярич.
— В Десятинной церкви, батюшка! Помилуй, Господи, нас, грешных! За грехи, за грехи наши! — побирушка притворно вздохнула, не сводя глаз с кошелька.
Цепкая рука, схватив монету, мгновенно перестала трястись. Нищенка сунула денежку за щеку и, юрко, словно салом намазанная, протискиваясь, скрылась в толпе. Добычливый нынче день у побирушки, такой день целый год кормит.
Внезапно толпа расступилась, словно тесто, по которому провели острым ножом. Киевляне молчаливо смотрели, как к храму, ни на кого не глядя, двигался старший сын Владимира Святополк. Сквозь притворную скорбь проглядывала озабоченность. Между бровями залегла складка. Перед Святополком, грубо расталкивая киевлян, колотя замешкавшихся мечами в ножнах, шли его телохранители варяги.
Шептала неодобрительно толпа:
— Гля, иноземцами себя окружил... варягами. Мало они нам крови перепортили.
— И то правда. Русская дружина у него не в чести. Недаром отец в заточении его держал. Сказывают за то, что поддавался Святополк католичество принять, полякам отдать город свой Туров... Жена-то его самого Болеслава Польского дочь. Она ему и нашептыват...
— Вот горе-то, не в отца сын пошел. На кого оставил нас князь Владимир?
 

СВЯТОЙ КНЯЗЬ БОРИС

Ни много ни мало двенадцать сыновей осталось у почившего князя Владимира — крестителя и заступника земли русской. Еще при жизни раздал Владимир сыновьям уделы во владение. Старший Святополк сидел в Турове, любимец отца Борис — в Ростове, Глеб — в Смоленске, Ярослав — в Новгороде, Святослав — в стороне древлянской. Грузный телом Мстислав сидел в Тмутаракани, единокровный, от Рогнеды же, брат его Всеволод во Владимире-Волынском, Судислав — во Пскове.
Когда пробил час и умер Владимир, в Киеве оказался один только корыстный Святополк. Любимец отца князь Борис незадолго до этого был вызван из Ростова и с дружиной киевской послан вдогон печенегов. Опустошили печенеги окраинные русские земли и, стремясь сохранить захваченную добычу, ушли в степи. Им-то вослед и отправил Владимир сына Бориса, недавно лишь вышедшего из юношеского возраста, но уже славного своею доблестью.
Перед тем, как вскочить на коня, Борис зашел в терем к отцу. Вздрагивал слабый огонек свечи перед иконой Спаса. Старый князь Владимир, Владимир Красное Солнышко, как с любовью называли его в народе, сидел в глубоком деревянном кресле. Несмотря на теплую весну, в комнатах было жарко натоплено, а на плечах у Владимира был еще и меховой плащ.
У окошка звенел склянками лекарь-грек. Увидев сына, князь Владимир слабо махнул рукой. Перед тем как скользнуть в дверь, грек коротко, но очень внимательно взглянул на Бориса из-под тонких белесых бровей.
— Борис!
Услышав хриплый слабый голос отца, так не похожий на прежний, зычный его голос, который Борис помнил с младенчества, юный князь вздрогнул.
Сухие губы Владимира усмехнулись.
— Жалко тебе меня? Видишь, мерзну, а бывало в походах, что и поздней осенью ночевывал на одном войлоке. Просыпаешься поутру — а на войлоке лед... Подойти ближе, Борис!
Жаркий ломкий шепот отца втискивается в уши юному князю.
— Борис, найди печенегов, отбей у них русский полон и возвращайся! Стар я уже, нужна мне опора. Когда придется умирать, отдам тебе престол Киевский. Знаю я, ретив ты к вере православной, как и мать твоя царевна греческая Анна. Ведай, нет у меня надежды на Святополка. Когда дал я ему Туров, едва не ушел он к полякам, запрудил город латинскими попами. Не вмешайся я — перешел бы в католичество... Всё понял? А теперь поцелуй меня и ступай! Ступай же!
Прыгающими губами коснулся князь Борис отцовой бороды и, сдерживая слезы, выскользнул из терема.
— Скоропослушливый он у меня! Боюсь за него! — глядя на закрывшуюся дверь, тихо сказал князь Владимир.
* * *
Мать князя Бориса и князя Глеба греческая царевна Анна была ревностной христианкой и детей воспитала истинными христианами — не внешними только, но и по духу. С детства знакома им была книжная премудрость. Окруженные священниками, больше времени проводили они не в седле и не в упражнениях ратных, но в храме либо в тереме отца своего Владимира, слушая, как решает он дела государственные.
А вечерами, читая вслух младшему брату Глебу о страданиях святых мучеников, Борис обливался слезами и, падая на колени, горячо молил: “Господи Иисусе Христе! Удостой меня участвовать в произволении Святых Твоих; научи меня идти по их следам. Молю тебя, Господи, да не увлечется душа моя суетой мира сего; просвети сердце мое, чтобы оно знало Тебя и Твои заповеди; даруй мне дар, какой даровал Ты угодникам своим”.
“И Глебушке тоже! И для меня попроси!” — глядя на брата смышленными глазенками, повторял за ним маленький Глеб.
Не ведали тогда братья, что, и правда, сбудется по мольбе их...
* * *
Погоня за печенегами оказалась напрасной. Дружина Бориса разминулась с ними в степях. Сколько русичи не всматривались вдаль, ничего не видно было, кроме ковыля и знойного марева, висевшего в воздухе от полудня до самого заката.
— Опоздали! Проведали о нас печенеги, ушли на края степей своих! Разве найдешь их теперь? — хмуро говорили усатые киевские дружинники.
Возвращаясь из похода, дружина остановилась для отдыха на берегу реки Альты. Здесь и нашел князя Бориса прискакавший на взмыленном коне гонец, привезший ему весть о смерти отца его князя Владимира.
Велика была скорбь Бориса. Целый день не выходил юный князь из шатра, молился, оплакивал отца. Тем временем известие о смерти Владимира облетело лагерь. Собравшись вокруг шатра, дружина обратилась к Борису через своих воевод:
— Не время сейчас скорбеть, княжич! Здесь с тобою войско! Иди в Киев и садись на отчий стол, как тебя все желают!
Предложение было заманчивым, но Борис знал: чтобы ему сесть в Киеве придется обойти старшего брата и, возможно, пролить его кровь. “Да не увлечется душа моя суетой мира сего”, — всплыли в его памяти слова детской молитвы, столь глубоко запавшей ему в душу.
— Ступайте от меня, искусители! Не могу поднять руки на Святополка. Пусть он будет мне вместо отца, — твердо отвечал Борис своим воеводам.
— Не доверяй ему, княжич! Темная душа у Святополка. Не простит тебе брат любви киевлян. Пока ты жив, не сможет он надежно сидеть в Киеве, — загудела дружина.
Не слушая возмущенного гула голосов, Борис ушел в шатер. Ум подсказывал ему, что воеводы правы и Святополка нужно опасаться, но христианская душа протестовала против пролития родной крови.
— Ведаю, что без воли Господней и волос единый не упадет с головы моей! — успокаивая себя, говорил Борис.
Наутро, чтобы отнять у старшего брата все поводы к опасению, княжич распустил дружину и войско и остался один со своими слугами.
Иначе действовал Святополк. Никому не доверяя, он от всех своих братьев ожидал коварного шага и желал лишь опередить их. Черная мысль о братоубийстве пришла к нему в ночь, когда умер Владимир, и Святополк тайно перевез его тело в Десятинную церковь Пресвятой Богородицы.
“Перебью братьев своих и один приму власть на Руси! Коли я не поспешу, то братья мои поднимутся на меня!” — помыслив так, Святополк послал гонца к Борису.
— Скажешь, что желаю я иметь с ним любовь. Пускай приходит ко мне без страха: дам я ему волостей более тех, что наследовал он от отца. Скачи же! — велел он гонцу.
Гонец еще был в пути, а Святополк уже поспешил в Вышгород и тайно призвал к себе вышгородских боярцев — Тальца, Еловита, Лешька и Путшу.
— Привержены ли вы мне всем сердцем? — испытующе обратился к ним Святополк.
— Можем головы свои сложить за тебя! — поблескивая маленькими кабаньими глазками, отвечал Путша.
— Тогда не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса! Щедро награжу вас!
— Исполним, князь! — ответили боярцы и, избегая смотреть в водянистые глаза князю Святополку, сели на коней.
Скача без устали, Путша с товарищами прискакал на реку Альту и, подкравшись к шатру Бориса, услышал, что юный князь слушает заутреню и читает шестопсалмие и канон. Было это 24 июля 1015 года, на девятый день, как умер князь Владимир.
— О чем он молится? Поди послушай! — велел Путша юркому Тальцу. Тот ужом скользнул к шатру и приник к нему ухом.
Остальные убийцы, притаившись в камыше, с нетерпением ждали его возвращения. Талец вернулся бледный, с прыгающими губами.
— Князю Борису ведомо, что мы пришли! — сказал он в страхе. — Я слышал, как он молится. “Господи, — говорит Борис. — Ты постадал за грехи наши; удостой и меня пострадать за Тебя. Умираю не от врагов, а от брата; не поставь ему того во грех”.
— Ох ты, Господи! Не по своей воле творим, заставили нас... — Еловит пугливо хотел перекреститься, но не закончил крестного знамения: рука отказалась повиноваться.
— Надо скорее покончить с делом! Подождем, когда князь ляжет, тогда и убьем его, — сумрачно сказал Лешок.
Тем временем, причастившись Святых Таин и простясь со всеми, князь Борис спокойно лег в постель. Выждав некоторое время, убийцы все разом кинулись к шатру и, страшась войти в него, стали пронзать шатер копьями.
Вместе с князем они поразили и его верного слугу — отрока Георгия, родом венгра. Славный отрок, почуяв беду, попытался своим телом прикрыть Бориса и погиб, пронзенный со своим господином одним копьем. Уже мертвому Георгию Путша отсек голову и сорвал у него с шеи золотую гривну — подарок князя.
Затем, завернув еще живого Бориса в полотно от шатра, убийцы положили его на воз и повезли в Киев, послав прежде сказать Святополку, что дело сделано. Проведав, что брат его еще дышит, испуганный Святополк послал двух варягов. Варяги встретили воз с Борисом у киевского бора и, пронзив сердце раненого князя своими мечами, положили его тело в церкви Святого Василия.
Когда убийцы вернулись, Святополк велел позвать к себе Путшу.
— Говорил ли что перед смертью Борис? — глядя в сторону, спросил он у него.
Ожидая обещанной награды, Путша самодовольно поправил на шее золотую гривну, лишь недавно обтертую от крови.
— Разве все упомнишь? Говорил, умираю, мол, от брата. Не поставь ему того во грех... — сказал он.
Услышав это, Святополк покачнулся, потемнел лицом.
— Вон! Пошел вон, пес, пока я не велел тебя повесить! — заорал он на Путшу.
Пугливо втянув голову в плечи, точно каждый миг мог ее лишиться, вышгородский боярец выскочил из терема.
 

СВЯТОЙ КНЯЗЬ ГЛЕБ

Запятнав единожды руки братской кровью, Святополк совсем утратил разум.
— Бориса я убил, хочу теперь убить Глеба, дабы, выросши, не стал мстить он мне за брата своего единокровного, — сказал он своим приближенным варягам.
— Как хотешь ты убить Глеба? Он далеко, в Муроме. Если пойдем мы в Муром, не пустит нас туда его дружина, — отвечали ему варяги.
— Не тревожьтесь! Я выманю Глеба из Мурома. Ведомо мне, как любит он отца. Узнав, что его зовет отец, сам выйдет он нам навстречу, — сказав так, коварный брат послал к Глебу гонца с письмом:
“Глеб! Отец наш Владимир болен и зовет тебя. Поспеши же к нему!”
Едва получив такую грамоту, юный князь Глеб, совсем еще отрок годами, спешно стал собираться в Киев.
— Идти ли нам с тобой, княже? — обратилась к нему муромская дружина.
— Спешу я к отцу моему. С дружиной путь мой будет долог, отец же мой слаб, — отвечал юный Глеб.
Взяв с собой лишь нескольких отроков, Глеб отправился в Киев. Когда он пришел на Волгу, то у нынешней Твери конь его упал в рытвину. Юный княжич не успел освободиться из стремени и сильно ушиб себе ногу.
Нога сразу распухла и о том, чтобы вновь сесть в седло, нельзя было и думать. Отроки стали отговаривать Глеба продолжать путешествие.
— Останемся здесь, пока не сможешь ты вновь ехать на коне, — говорили они.
— Нет, — отвечал Глеб. — Как могу я мешкать, когда старый отец мой болен и ждет меня? Мы поплывем водой на Смоленск, чтобы спуститься в Киев Днепром. Готовьте ладьи!
Сплавившись до Смоленска, Глеб остановился для недолгого отдыха. Здесь его настиг посланец от брата его князя Ярослава.
— Какую весть привез ты? — ломким юношеским голосом обратился к нему Глеб.
Бородатый гонец протянул княжичу берестяную грамоту:
“Глебе, не ходи в Киев, возвращайся в Муром; отец наш умер, а брата нашего Бориса убил Святополк”.
Княжич трижды прочитал грамоту. Ему не верилось, что такое возможно. Неужто Святополк мог поднять руку на родного брата, утаив смерть отца?
— Не может быть того, чтобы брат мог убить брата. Пойду сам к Святополку и распрошу его. Если же правда окажется, что убит Борис, то лучше мне быть с ним на небесах, чем в этом злом мире, — отвечал Глеб и, прихрамывая, пошел к ладье.
Бывшие с ним отроки и гонец Ярослава поражены были твердостью князя Глеба, столь редко встречающейся у безусого еще юноши.
Вскоре убийцы, посланные Святополком, встретили ладьи Глеба на середине реки. Увидев их, отроки Глеба схватились за оружие. Однако бой со взрослыми мужами был неравным и вскоре двое отроков были убиты.
Видя, как гибнут напрасно его слуги, князь Глеб крикнул своим отрокам:
— Не сражайтесь за меня, велю вам! Прыгайте в воду и плывите к берегу! Я же останусь на середине реки. Пусть схватят они меня и сотворят со мной, что велено им!
Плача, отроки повиновались и, прыгнув в воду, поплыли к берегу. Подоспевшие убийцы схватили Глеба, и главный их них, варяг Горясер, приказал тотчас зарезать юного князя, что и сотворено было его же поваром по имени Торчин. Затем тело его было вынесено из ладьи и брошено в глухом лесу.
Пять лет спустя тело Глеба обретено было на том же месте нетленным. Не тронутый хищными зверями и птицами, юный княжич лежал между мшистыми колодами как живой. Тело его было перенесено к Вышгород, где его погребли рядом с братом Борисом.
Вскоре у могил князей мучеников Бориса и Глеба начали происходить многие чудеса и знамения. Усмотрев в этом произволение Господне, митрополит Иоанн приступил к строительству нового храма. 24 июля 1021 года храм был освящен и нетленные мощи мучеников открыто поставлены в правой стороне церкви. Во время литургии при большом скоплении народа известный всем калека, подползший к раке, встал и вновь обрел способность ходить.
 

“ДА БУДЕТ БОГ ОТМСТИТЕЛЕМ НЕВИННОЙ КРОВИ...”

Дурные известия приходили в Новгород одно за другим. Не успел Ярослав узнать об убийстве Бориса и о посланных к Глебу убийцах, как новый гонец привез из Киева берестяную грамоту от сестры Ярослава Предславы.
В грамоте, посланной тайно от Святополка, Предслава извещала, что третий брат, князь Святослав, сидевший в стране Древлянской, узнав об убийстве Бориса и Глеба, попытался бежать в Венгрию, но посланные Святополком воины настигли его в Карпатских горах и убили.
Горько заплакал Ярослав, проведав о гибели уже трех своих братьев. Позвавши к себе епископа новгородского, с которым привык он советоваться во всех делах своих, князь сказал ему:
— Отче, брат мой Святополк убил братьев моих Бориса, Глеба и Святослава. Если не поднимусь на него, осквернит он землю русскую принятием веры латинской, как прежде склонял его Болеслав Польский. Благословишь ли меня идти на брань?
— Нет преступления хуже Каинова, а брат твой Святополк истинно Каин. Иди же на брата своего, Ярослав, и да поможет тебе Бог! — отвечал ему владыка.
Проведя в молитве бессонную ночь, наутро Ярослав велел созывать новгородцев на вече. Раскачали язык вечевого колокола два дюжих звонаря. Загудел тревожно колокол. До окрестных деревень докатился его могучий гул, затерялся лишь над холодными водами Волхова.
Когда новгородцы собрались, Ярослав поднялся на деревянный помост, вокруг которого сомкнулась его дружина. Толпа сразу притихла. Стоящие вокруг помоста горожане смогли увидеть своего князя. Был он русоволос, ростом выше среднего, худощав, крепок сложением, с тонким хрящеватым носом. Взгляд его из-под густых бровей был решителен и прям. Во время ходьбы Ярослав заметно прихрамывал: был он хромцом от рождения и лишь по молитве матери своей Рогнеды на девятом году жизни получил исцеление.
Поднявшись на помост, Ярослав прямо и спокойно обратил взгляд к толпе. Рядом с князем стояли епископ и новгородский посадник Константин.
Громкий голос князя далеко разносился в толпе. Назначенные глашатаи — бирючи — подхватывали его слова и зычно повторяли их. Повторять, впрочем, пришлось немного. Ярослав говорил мало:
— Други мои и братья! Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и избивает братьев. Хочу идти на него, помогите мне!
Новгородцы, знавшие уже о смерти Владимира и братоубийстве, приняли слова горячо любимого ими князя с сочувствием.
— Поможем тебе! Как один встанем за тебя в твою дружину! — отвечали они.
Видя мужество своих новгородцев, тронутый до глубины души Ярослав на том же вече дал Новгороду множество льгот, которых не имел прежде ни один город. Так называемые Ярославовы грамоты, на которых записаны были эти льготы, вручены были новгородскому владыке. Много столетий после того вече решало дела свои, основываясь на данных князем Ярославом грамотах.
Собрав три тысячи новгородцев и тысячу варягов, князь Ярослав вышел из Новгорода и пошел на Святополка.
— Почто спешим, княже, точно оводы за нами гонятся? Мала наша рать, надо бы погодить, пока больше не соберем, — отговаривал его осторожный воевода Будый, дядька и кормилец Ярослава.
Однако князь не хотел медлить.
— Не я стал избивать братию, но Святополк. Да будет Бог отмстителем невинной крови моих братьев, — сказал он.
 

“МЕДУ МНОГО ВАРЕНО”

Узнав, что Ярослав идет на него, Святополк пришел в ярость и велел собирать полки со всех земель. Кроме того, желая усилить свои рати, он пригласил принять участие в походе исконных врагов русичей — печенегов.
— Зачем зовешь ты печенегов? Мало ли скорби принесли они русской земле? — отговаривали его киевляне.
— Сам ведаю, что творю. Пускай напьются печенеги крови Ярославовой, захватят полоны новгородские. Уж больно высоко поднял Новгород голову, — с усмешкой отвечал Святополк.
— Что для него русская кровь? Знать, не боле, чем вода, коли пролил он уже кровь братьев своих, — роптали втихомолку киевляне.
Собрав войско, Святополк двинулся к Любечу на Днепре. Он стал со своими ратями на одной стороне Днепра, а на другой стороне Днепра стал Ярослав. Три недели стояли рати одна против одной, не решаясь переправиться для кровавой битвы.
Происходило это оттого, что русичи знали: та рать, которая будет переправляться, заведомо поставит себя в невыгодное положение. Быстрое днепровское течение станет сносить коней и ладьи, а с высоких берегов в наступающих полетят меткие стрелы и копья.
У Святополка был старый воевода по прозванию Волчий Хвост. Тридцать лет назад, еще при князе Владимире, разбил он радимичей и много иных побед одержал с дружиной.
Видя, что новгородцы медлят, Волчий Хвост решился на хитрость. Зная, что набранная рать Ярослава состоит из мирных жителей — горожан и крестьян, Волчий Хвост, выехав на берег, стал кричать им: “Эй вы, плотники! Зачем пришли сюда с хромым своим князем? Вот мы вас заставим рубить себе хоромы!”
Оскорбленные новгородцы отправились в шатер к князю своему Ярославу и сказали ему:
— Завтра же переправимся и ударим на врага. Если же кто струсит и не захочет переправляться, того мы убьем сами, ибо не должно быть промеж нас трусов.
— Да будет так! — перекрестившись, сказал Ярослав.
Желая убедиться в правильности своего намерения ударить первым, князь в ту же ночь послал в Святополков лагерь, где был у него друг.
— О чем сказать, когда найду сего мужа? — спросил молодой гонец.
Ярослав прищурился.
— Скажешь: меду мало варено, а дружины много.
Молодой гонец удивленно заморгал, не веря ушам своим.
— И это всё? Боле ничего, княже?
Ярослав ободряюще хлопнул парня по плечу.
— Ничего. Он поймет. Ступай же и возвращайся скорее с ответом!
Вскоре гонец, переодевшись в крестьянское платье, отчалил на юрком челне. Не ложась спать, князь Ярослав с нетерпением ожидал его. Прибыл гонец уже перед рассветом. Он порядком устал и продрог от сырого речного тумана, непроницаемым покрывалом висевшего над Днепром.
— Проходи к костру. Привез ответ? — обратился к нему князь.
Замерзший гонец послушно подвинулся ближе к огню и повернул к князю скуластое лицо. Видно было, что он в растерянности и сам не понимает смысла привезенного им сообщения.
— Нашел я мужа сего хитроумного. На твой вопрос велено тебе сказать: “Если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать!”
Русские люди недаром прозвали впоследствии Ярослава Мудрым. Получив такой ответ из лагеря Святополка, он сразу понял, что это был совет начать битву ночью.
Дождавшись вечера, князь приказал новгородцам грузиться в ладьи и переправляться на другой берег. Погода благоприятствовала замыслу. Ночь была темной, мглистой, холодной. Над рекой, как и накануне, висел густой туман.
Ярослав сидел в головной ладье и слушал негромкий плеск весел. Судя по этому плеску соседние ладьи были где-то близко, но уже на расстоянии копья едва можно было разглядеть их очертания.
На сердце у Ярослава было тяжело.
“Как тать крадусь в ночи на брата своего. Если и одержу победу, то будет ли в том слава? Братья мои возлюбленные Глеб, Борис, Святополк, вопиет ко мне кровь ваша!”
Переправившись, новгордцы и бывшие с ними варяги оттолкнули от берега все ладьи, чтобы ни у кого не было соблазна бежать, если бой повернется не в их пользу. Когда последняя покинутая ладья, исчезнув в сумраке, поппыла по течению, полки стали строиться. Чтобы узнать среди ночи своих, ярославовы ратники повязывали головы полотенцами либо оторванными от рубах белыми лоскутами.
Закончив приготовления, войско тихо двинулось вдоль реки и вскоре, оставшись незамеченным, подошло к самому лагерю Святополка. Было очень холодно. Изо рта при выдыхании вырывались облачки пара. Во мраке слышно было, как беспечно пирует Святополкова дружина.
Внезапно пиршественные шумы стихли: должно быть кто-то из ратников Ярослава неосторожно возвысил голос или слишком близко подошел к кострам.
— Друзья! Ударим же дружно и будем все как единый воин! — зычно крикнул князь, выхватывая меч.
Услышав призыв своего князя, новгородцы с громким гиканьем обрушились на вражеский стан. Войско Святополка расположено было между двумя озерами, за одним из которых стояли лагерем союзные ему печенеги.
Натиск новгородцев был таким дружным, что противник дрогнул. Едва успев взяться за оружие, он был притиснут к озеру и вынужден был ступить на лед. Тонкий лед стал трескаться, и дружинники Святополка шли ко дну, проклиная своего князя-братоубийцу.
Тщетно Святополк звал печенегов. Те, находясь на другом конце озера, страшились переправляться и не могли оказать ему помощи.
Победа была полной. Разбитая дружина Святополка искала спасения в прибрежных лесах. Печенеги, видя, как повернулось дело, спешно отступили, так и не решившись вступить в битву.
Под покровом тьмы Святополк с отборной сотней всадников, бросив остальную свою дружину, бежал в Польшу к Болеславу, а Ярослав сел в Киеве на столе отца своего Владимира и деда Святослава. Узнав о приближении князя, народ киевский вышел из стен города, радостно приветствуя его.
Отважные новгородцы, оказавшие Ярославу помощь, были щедро награждены и отпущены домой. На русской же земле воцарился мир, однако был он недолгим.
 

СЛЕТАЕТСЯ ВОРОНЬЕ

Грузный Болеслав Польский, или Болеслав Храбрый, как называли его льстивые летописцы, пировал со своей дружиной, когда со двора донеслись возбужденные голоса и в гридницу ворвался Святополк.
Одежда беглеца была в пыли, на лице — брызги грязи. Даже здесь, в Болеславовых хоромах, он суетливо озирался, словно мерещились ему за спиной настигающие конники Ярослава.
Бросившись к тестю, Святополк упал на одно колено. Кубок в руках Болеслава дрогнул. Венгерское вино плеснуло на скатерть. Умные медвежьи глазки властителя Польши хмуро буравили зятя: понимал Болеслав, не в гости тот пожаловал.
— Я разбит! — хрипло сказал Святополк. — Дай мне войско: хочу снова идти на Русь!
Болеслав сощурился. Он никогда не забывал о богатых русских землях. Часто думал: какую добычу можно было бы захватить, представься только случай! Однако пока был жив старый князь Владимир, нападать на Русь Болеслав не решался. Теперь дело другое: русская земля ослаблена усобицами, Ярослав, хоть и разбил Святополка, не укрепился еще на киевском столе. Момент для нападения самый подходящий, едва ли когда-нибудь представится лучший.
— Если дам я тебе свою дружину, что обещаешь ты мне взамен? — делая вид, что колеблется, поинтересовался король польский.
— Всё, что пожелаешь! Шкуры, мед, воск, золото — всё, чем богата русская земля. А еще я обещаю тебе, что обращу народ свой в католичество, сделаю русичей верными слугами Польши и римского папы, — горячо воскликнул Святополк.
Он почти не задумывался, какие давал клятвы — желал лишь сквитаться с Ярославом.
Болеслав всё медлил, сверля зятя маленькими глазками.
— Так ты дашь дружину? — потеряв терпение, воскликнул Святополк.
Спинка резного кресла, на котором сидел король польский, скрипнула, когда он резко откинулся назад.
— Отдохни с дороги, зятек! Всему свой черед!.. Скоро мы с тобой пойдем на Русь, да только прежде напустим на Ярослава печенегов. Пускай измотают печенеги дружину его.
Вскоре, сдержав свое обещание, Болеслав подговорил печенегов идти на Русь. Злая сеча шла вокруг самого Киева, дважды печенеги даже врывались в городские стены. Едва к вечеру дружине Ярослава удалось одолеть кочевников, с гиканьем откатившихся назад в степи.
Понимая, кто истинный виновник этого нападения, Ярослав заключил военный союз с немецким императором Генрихом Вторым и пошел осаждать город Брест в Польше. Однако осада эта была неудачна и ее пришлось снять. А вскоре, получив от Болеслава дары, хитрый Генрих заключил с поляками мир и стал подговаривать их идти против русских.
— Фсе фместе ми расдафим гордый русич! Они есть ничто как варвар, — рассматривая приведенных ему в подарок коней, напыщенно сказал Генрих польскому послу.
Получив такой ответ от Генриха, Болеслав ухмыльнулся в сивые усы.
— Отлично! Скоро русские земли будут моими... Ах прости, зятек, оговорился — я хотел сказать: твоими, — обратился он к Святополку.
Святополк хмуро промолчал. Конечно же, он понимал, что никакая это не оговорка. Болеслав не собирается возвращать ему русские города. Ну да что оставалось делать Святополку, кроме как смириться?
Раз шагнув на путь предательства, уже нельзя свернуть в сторону. Вот оно — проклятье Иуды.
 

ПОЛЬСКОЕ ЯРМО

В 1017 году Болеслав со Святополком выступили в поход на Русь, усилив себя немцами, венграми и печенегами. Точно огромная змея, крадущаяся к гнезду с птенцами, ползла по извилистым дорогам громадная неприятельская рать.
Получив от гонца известие о нападении Болеслава, Ярослав спешно собрал свою дружину и усилив ее ополченцами от земель, вышел навстречу врагу.
Войска встретились на реке Западный Буг, отделяющей польские владения от русских. Растянувшись вдоль берега, ярославовы ратники, одетые в простые доспехи, с любопытством смотрели на расфранченных ляхов, массивных тяжеловооруженных немцев и поджарых печенегов, замерших в седлах с высокими луками.
— Дядька Гаврила, а дядька Гаврила! Гля сколько их: точно комарья налетело! — изумленно воскликнул Кузька, один из княжьих отроков.
— Смотри, как бы не покусало нас это комарье! — хмуро отвечал умудренный опытом дружинник.
Ярослав смотрел на польский берег с крутого склона, выискивая глазами Святополка. “Как мог брат мой привести на Русь это войско? Неужели не дрогнуло у него сердце? Не только братию родную извел он, хочет теперь извести и народ наш,” — думал Ярослав.
Святополка Ярослав так и не обружил: слишком много воинов скопилось на другом берегу Буга. Зато кто-то из печенегов узнал русского князя, и сразу несколько стрел вонзились в берег у ног его коня.
Презрительно взглянув на черное оперенье стрел, Ярослав махнул рукой, дав Будыю знак начинать.
Воевода Ярослава Будый, ездя по берегу, стал смеяться над Болеславом. Делал он это затем, чтобы заставить поляков напасть первыми. Иного выхода у русичей не оставалось: слишком велико было неприятельское войско.
— Жирный плут! Мало тебе своих богатств? Вот подожди! Проткнем мы спицею толстое твое брюхо! — кричал Будый.
Ветер был с русской стороны. Слова Будыя и хохот Ярославовой дружины далеко разносились по неприятельскому берегу. Долетели они и до самого Болеслава.
Не стерпев Будыевой брани, Болеслав гневно крикнул своей дружине:
— Почто молчите? Не слышите, как меня поносят? Если это вам ничего, то я один погибну!
И, хлестнув нагайкой коня, Болеслав бесстрашно бросился в воду. Его дружина последовала за своим королем. Почти сразу печенеги и немцы переправились по броду, найденному выше по течению. Тяжко пришлось русичам, на которых навалилась такая огромная сила.
Вот зарублен мечом отрок Кузька, к которому свесился с седла дюжий поляк. Не успел Кузька даже воскликнуть: “дядька Гаврила”.
— Эх, отроче, не уберег ты себя!
Увидев, что стало с отроком, застонал Гаврила и, бросившись к поляку, совсем было поднял его на копье, да пронзила горло старого дружинника печенежская стрела.
Отважно сражались русичи, да только слишком велика была неприятельская рать. Как скошенные колосья, полегли киевские дружинники и ополченцы на бранном поле.
— Что сотворилось? Неужто погибель пришла на русскую земля? Коли так, лягу и я рядом с моим войском! — воскликнул Ярослав, наблюдавший за битвой с холма.
Хотел уже князь устремиться навстречу врагам на верную смерть, да перехватил повод его лошади верный дружинник Вячко.
— Крепись, княже! Не мертвый — живой нужен ты Руси! Не оскудела еще земля наша — есть на кого нам опереться.
Здравые слова простого дружинника образумили Ярослава. Повернув коня, он в последний раз бросил взгляд на бранное поле, усеянное телами храброй его рати, и с тяжким сердцем поскакал прочь.
— Поеду в Великий Новгород! Только на Новгород может теперь опереться Русь!
 

“НЕ ТОГО ЛИ ТЫ ХОТЕЛ, ЗЯТЕК?”

Разбив дружину Ярослава на реке Западный Буг, Болеслав Польский с немцами и печенегами осадил Киев. Запылали пригороды. Кольцо осады сомкнулось вокруг городских стен.
Бывшие в болеславовом войске латинские попы морщились, глядя с холма, как золотятся на солнце кресты православных храмов.
— Пся крев, прости нам Господи сию хулу! Упорные еретики! Да поможет нам апостол Павел привести их в лоно католической церкви! — говорили они Болеславу.
Зная, что киевляне будут отчаянно сопротивляться, Болеслав не спешил со штурмом: хотел прежде измотать русичей голодом. До середины августа простоял он под Киевом, пируя под его стенами в то время, как в городе у кормящих матерей от голода пропадало уже молоко, а мужи едва способны были натянуть тугую тетиву лука.
Наконец 14 августа Болеслав пошел на штурм и через несколько часов въехал в город победителем, театрально сделав мечом зарубку на киевских воротах.
— Да будет это новая граница владений моих! — воскликнул он.
Святополк, ехавший рядом с тестем, скривился как от зубной боли.
По-хозяйски расположившись в Киеве, поляки начали грабить церкви и дома богатых горожан. Болеслав поселился в Детинце — исконном жилище русских князей. Застав в Киеве мачеху, жену и сестер Ярослава, он одну из них —  Мстиславу, за которую прежде сватался, но получил отказ, взял себе в наложницы.
Заплакала Русь под польской пятой. Ухмылялись чванные ляхи, отбирали у крестьян и горожан последнее, убивая непокорных. Зашныряли по площадям католические попы, призывая переходить в их веру.
— Кто перейдет в католичество — двор того не будет разграблен! — обещали они, да только мало кто поддавался на их посулы.
— Коли была бы вера ваша справедлива, не поступали бы вы столь богопротивно. Видим мы ныне какие вы христиане. Предавайте огню наши дворы, если угодно вам то, но души свои не отдадим, — с достоинство отвечали киевляне, заставляя латинских попов желтеть от злости.
Тем временем уверенный в своих силах, польский король отпустил часть своих дружин домой, а другую часть рассосредоточил по русским городам “для кормления”, другими словами “для грабежа”.
Чаша терпения русичей переполнилась. Разом поднявшись, стали они избивать поляков, нападая на их разрозненные отряды, шнырявшие повсюду в поисках поживы.
Войско Болеслава, некогда грозное, стало таять на глазах. Одни обретали бесславный конец, застигнутые врасплох негодующими русичами, другие думали лишь о том, чтобы уберечь уже награбленные богатства.
Видя, что обстоятельства обернулись не к его пользе, хитрый Болеслав предпочел убраться из Киева подобру-поздорову. Напоследок он окончательно разграбил город, забрал с собой все княжеское и церковное имущество, сестер Ярослава Мстиславу и Представу, его бояр и множество пленных и с этой великой добычей отбыл в Польшу.
— Не того ли ты хотел, зятек? Оставляю тебе город. Вот и княжь теперь во славу, — насмешливо обратился Болеслав к провожавшему его Святополку.
 

“МОЛИТВОЙ ПОМОГИТЕ МНЕ...”

Ярослав не ошибся, рассчитывая на поддержку новгородцев. Радушно встретили они своего любимого князя. Желая показать Ярославу верность свою, изрубили новгородцы княжеские ладьи, на которых мог уплыть он к варягам.
Вновь загудел вечевой колокол. Весь народ новгородский от мала до велика стекся на Ярославов двор увидеть своего князя. Радовались новгородцы, что уцелел он в жестокой сече.
— Отец мой Добрыня верный был сподвижник отцу твоему князю Владимиру Святославичу. Это он первым рубил языческих истуканов и сбрасывал в Днепр золотоусого Перуна. Он же крестил и Великий Новгород. Поют о нем дружинные певцы, называют его богатырем, хранителем земли русской, — сказал Ярославу новгородский посадник Константин.
— Ведаю я об отце твоем, — кивнул Ярослав.
— Не отпустим князя за море! Станем за него все как один! Хотим биться с Болеславом и Святополком! Правду ли говорю я, новгородцы? — крикнул зычно Константин в толпу.
— Правду, посадник! Поможем Ярославу! Не оставим тебя, княже! — загудели в толпе.
Тут же на вече новгородцы порешили собирать деньги на войну со Святополком. Деньги это были немалые. С простого человека брали по четыре куны, со старост по десять гривен, с бояр по восемнадцать гривен.
На деньги эти новгородцы вооружились, собрали большое войско и, взяв в помощь себе варягов, пошли на Киев. Узнав от лазутчика о приближении брата, Святополк Окаянный побежал к печенегам и посулами золота привел с собой огромную рать.
“Возьму себе победу печенежскими руками!” — мыслил Святополк.
Промыслом Божьим случилось так, что оба войска встретились на реке Альте близ того места, где злодейски убит был князь Борис. Узнав о том, помрачнел Святополк, ибо увидел в этом дурное для себя знамение.
— Что ж в том? — успокаивая себя, сказал он. — Здесь убили по приказу моему Бориса, здесь убью я и Ярослава.
“Братья мои! Если далеки вы от меня телом, то молитвой помогите мне на этого гордого и супротивного убийцу!” — молился перед боем Ярослав.
Наутро обе рати сошлись в поле. Сеча была страшная. “Никогда прежде не было на Руси сечи столь злой. Текла кровь по долинам реками,” — говорили после летописцы. Трижды сходились биться обе рати. В страшной тесноте рубились, кололи друг друга мечами, схватываясь руками. Раненые задыхались под грудой мертвых тел.
Наконец к вечеру Ярослав разбил печенегов. Святополк Окаянный так поражен был ужасом, что отнялись у него руки и ноги. Верные телохранители везли его на носилках, прикрепленных между двумя конями.
— О бегите, бегите! Догоняют нас! — кричал Святополк немеющим от страха языком.
Всё чудилось ему, что, окруженные золотистым сиянием, преследуют его на белых конях убиенные им братья Глеб и Борис.
В ужасе проскакал Святополк всю Польскую землю и бесславно сгинул в лесах между ляхами и чехами. Так, навеки запятнав позором свое имя, нашел свой конец братоубийца Святополк Окаянный.
 

МСТИСЛАВ УДАЛОЙ

Вновь щедро отблагодарив новгородцев, Ярослав сел на стол в Киеве и занялся справедливым устройством русской земли, раззоренной Болеславом и Святополком.
Боголюбивый князь мечтал о мире, дабы не пришлось ему больше проливать ничью кровь, однако Господь распорядился иначе. В 1020 году племянник Ярослава князь полоцкий Бречислав напал внезапно на Новгород, ограбил город и, полонив множество жителей, с богатой добычей пошел назад в землю полоцкую.
Узнав о том, Ярослав пришел в великий гнев.
— Доколе мы, русские князья, раззорять будем волости друг друга, неся смерть своим же братьям? — воскликнул он.
Собрав рать, Ярослав совершил на Бречислава поход, достойный лучших походов деда своего Святослава. С поражающей воображение стремительностью всего за семь дней проделал он семьсот верст от Киева до речки Судомы и, напав на Бречислава, отбил у него новгородский полон. Устыженный Бречислав просил дядю о мире.
Обрадованный Ярослав обнял и поцеловал племянника.
— Да будет мир меж нами и впредь накакого раздора! — сказал он Бречиславу и, примирившись с ним, великодушно прибавил к владениям его две волости.
Через два года после этих событий пришлось отважному Ярославу выдержать намного более упорную борьбу с единокровным своим братом Мстисловом, бывшим, как и он, сыном князя Владимира и Рогнеды.
Борьба эта была тем досаднее, что, как и Ярослав, Мстислав был надежной опорой русской земли. Богатырь по природе, черный волосом, светлый лицом, милостивый в княжении и суровый в брани, Мстислав ни в чем не ведал страха. Недаром называли его Мстиславом Удалым. Яростный и решительный в бою, больше всего любил Мстислав свою дружину и, постоянно находясь в воинских походах, немало сделал добра для Руси.
Получив от отца своего Владимира в удел далекую Тмутаракань, Мстислав вскоре, сражаясь с воинственными своим соседями, расширил свои владения.
В 1016 году, помогая грекам, он окончательно разрушил Хазарское царство — оплот коварных иудеев, скупавших за бесценок русских пленников и продававших их на невольничьих рынках Турции, Грузии, Ирана.
Разбив хазар, Мстислав пленил хазарского кагана. Хазарскому царству нанесен был мощный удар, от которого ему никогда не суждено было оправиться. Сокрушив одного грозного соседа, Мстислав покорил и другого, а именно касогов.
Случилось это так.
Когда Мстислав и его дружина сошлись с касожскими полками, вперед полков вышел их князь Редедя. Был он дебел телом и богатырски сложен, походя косматостью своей и мощью на медведя.
— Мстислав, зачем будем мы губить наши дружины? — прорычал Редедя. — Лучше давай сойдемся с тобой в честном поединке. Коли ты победишь, возьмешь мой удел, жену мою и детей моих. Если же случится, что я одолею, то возьму всё твоё.
Дрогнуло на миг сердце у Мстислава: слишком уж велик был касожский князь, но отказаться от боя, посрамив себя перед дружиной, он не мог.
— Будь по сказанному тобой! — ответил он Редеде и, обнажив оружие, вышел против него.
— Э, нет! Положи меч, Мстислав! Не оружием будем мы сражаться, а борьбой! — добавил Редедя, расчитывавший на мощь своих медвежьих объятий.
И на это вынужден был согласиться Мстислав, хоть и был намного меньше своего противника.
Крепко схватились Мстислав и Редедя: точно две скалы сошлись. Обхватили они друг друга мощными руками. Туго тут пришлось Мстиславу: без жалости давил его Редедя. Трещали от хватки его у Мстислава ребра. Стал изнемогать русский князь: запрыгали у него перед глазами черные точки. Понял он, что одолеет его сейчас Редедя и взмолился к Пресвятой Богородице:
— Пресвятая Богородице, не оставь меня! Если одолею, построю церковь во имя Твоё!
Едва вымолвил, разжались вдруг объятия у Редеди. В тот же миг ударил его Мстислав о землю и вышиб из него дух.
Дальше всё было по уговору. Присоединил Мстислав землю касогов к своей земле и, наложив на нее дань, вернулся в Тмутаракань. Здесь, в княжестве своем, вспомнил Мстислав об обете, который дал он Богородице и построил обещанную ей церковь.
Покорив касогов, захотел Мстислав получить и волости своих убиенных братьев и, собрав большую рать, вторгся в 1023 году в русские пределы. Ярослав, не желавший войны с братом, послал к нему гонца с грамотой:
“Брат Мстислав, от одной мы с тобой матери, от одного отца. Не хочу биться с тобой. Хочу жить в мире и братской любви. Возьми, если хочешь Муром и владей им.”
Однако дело зашло уже далеко. Мстиславу мало показалось одного Мурома и, не прислушавшись к словам брата, он продолжил свой поход. Делать нечего: пришлось Ярославу вновь ехать в Новгород собирать рати. Тем временем Мстислав подошел к Киеву, но жители, затворившись, не пустили его.
— Не хотим тебя. Наш князь Ярослав! — послали они сказать ему.
Не желая восстанавливать против себя киевлян, Мстислав снял осаду и сел в Чернигове.
Рати у Ярослава были уже собраны, но он все медлил идти на брата, надеясь, что Мстислав одумается. К тому же новая забота земли русской мешала ему покинуть северные земли.
 

ВОЛХВЫ

В суздальской стороне случился страшный голод, вызванный несколькими неурожайными годами подряд. Скот весь пал, хлеб не уродился, и люди, страдая, гибли тысячами. А тут еще уцелевшие со времен язычества волхвы, таившиеся прежде в лесных своих капищах, стали мутить народ.
— Все ваши беды оттого, что забыли вы прежних богов. Не надо было слушаться князей и принимать христианство! За то и мстят теперь старые боги! Все перемрете до единого, никто не спасется! — говорили волхвы испуганным людям.
— Что сделать нам, чтобы уцелеть? — спрашивали волхвов отчаявшиеся суздальцы.
— Убивайте старых людей, не кормите их напрасно! От них все беды! Принесите всех стариков в жертву языческим богам, а те взамен пошлют вам урожай! — подучивали их волхвы.
Кровожадный этот совет разнесся по всей земле суздальской. Взбунтовалась земля. То там, то здесь находили убитых стариков.
Узнав об этом, поспешил Ярослав на помощь к взволнованному люду.
— Что делаете вы? Опомнитесь! Кого убиваете: матерей, отцов ваших? По грехам нашим наводит Бог на землю бедствия, и не стариков то вина.
Узнав, что виновники того помутнения разума волхвы, Ярослав одних казнил, других велел заточить в темницу. Кроме того, он направил по Волге челны, приказав казночеям своим закупить хлеб у камских болгар и доставить его в суздальскую землю. Так и было сделано. Когда прибыл хлеб, голод прекратился, и успокоенный народ возблагодарил Бога, пославшего им такого князя.
 

“САДИСЬ В КИЕВЕ, ТЫ СТАРЕЙШИЙ БРАТ”

В скором времени из Скандинавии прибыл большой отряд варягов под началом воеводы Якуна Слепого и слился с ратями Ярослава. Теперь у князя было довольно сил, чтобы идти на Мстислава.
Полки братьев сошлись близ города Листвена, что к северу от Чернигова. Еще с вечера построили они свои войска. Ночью началась ужасная гроза. Сверкали молнии и сплошной дождь заливал землю. Он был таким сильным, что стрелы соскальзывали с отсыревшей тетивы, а кони спотыкались на мокрой траве. Не дожидаясь утра, обе рати вступили в страшную сечу и секлись при вспышках молний.
Утром Мстислав ударил со своей дружиной на варягов и разбил их совершенно. Варяги побежали в беспорядке. Слепой Якун потерял даже золотую повязку с глаз, над чем особенно насмехались русские летописцы. Ярослав тоже вынужден был отступить и вернуться в Новгород для сбора нового войска.
Одумавшийся Мстислав послал ему вслед гонца с грамотой:
“Ярославе! Полно нам проливать кровь друг друга на радость недругам земли нашей. Садись в своем Киеве, ты старейший брат, а мне будет эта черниговская сторона.”
Поразмыслив, Ярослав согласился. Вскоре оба брата съехались у Городца близ Киева и, обнявшись после многолетней разлуки, разделили русскую землю по Днепру.
Странно было умудренным жизнью мужам, с первыми седыми прядями в бородах и на висках, смотреть друг на друга, узнавая в суровых лицах прежние детские черты.
— Брат Ярослав! Возьму я себе восточную часть со столом в Чернигове, а ты возьми западную, с Киевом! И да станет Днепр нашей границей! — сказал на пиру Мстислав.
— Будь по сему! С той поры пребудет промеж нами любовь, и станем мы выступать воедино против любого врага земли нашей, — добавил Ярослав.
О времени том летописец говорит с гордостью:
“И стали они жить мирно и братолюбиво, перестала усобица и мятеж, и была тишина великая в земле”.
 

ПОСЛЕДНЯЯ СЕЧА С ПЕЧЕНЕГАМИ

Союз братьев оказался прочным. Никогда больше не поднимали они мечей друг на друга и сообща выступали против неприятеля. Наступили счастливые дни благоденствия, посланные Руси за мужество и решительность во многих суровых испытаниях.
В 1025 году умер давний враг Болеслав Польский, и в землях его начался метяж.  Среди других поднялись и Червен с Перемышлем, не желавшие дольше сносить польское иго. Ярослав с Мстиславом пришли им на помощь и отняли эти некогда русские города у ляхов, а затем прошлись победоносным походом и по всей Польской земле, вернув себе забранные Болеславом в Киеве богатства.
Вскоре, укрепляя западные рубежи Руси, Ярослав велел заложить на берегу псковского озера город Юрьев, дав крепости этой название в честь своего христианского имени. Расположенный на самой границе Руси с воинственными литовскими землями, Юрьев должен быть стать надежной защитой северо-западных русских областей.
Незаметно сменяя друг друга, в непрырывных заботах летели годы. В 1036 году, простудившись на охоте, умер Мстислав Удалой, оплаканный братом, семьей и доблестной своей дружиной.
В год смерти Мстислава, когда Ярослав отлучился в Новгород, чтобы посадить на княжение сына своего Владимира, вновь черной тучей налетели на Русь печенеги. Опустошив южно-русские земли, подошли они к Киеву и осадили его.
— Беда, княже, печенеги! Жгут деревни киевские, от стрел их не видим солнца! — задыхаясь от бешеной скачки, крикнул Ярославу киевский дружинник Данила, посланный гонцом.
Вскочил Ярослав. Скользнул с колен его отороченный соболем плащ.
— Вновь печенеги! И трех лет не проходит, чтобы не налетали они на наши земли, не грабили, не угоняли полоны! Пора навек покончить с недругом да так, чтобы никогда больше не поднял он головы!
Загудел тревожно вечевой колокол. Заржали в конюшнях нетерпеливые кони. Простые новгородцы точили мечи, острили копья, вливались в рать княжью. Хоть и далеко от Киева Новгород, разделен болотами и топями труднопроходимыми, но и здесь слышны стоны земель южно-русских.
Вскоре собралась на Ярославовом дворе великая рать. Пришел туда со священниками Новгородскими и епископ Лука.
— Благослави на брань, отче! — сняв шлем, обратился к епископу Ярослав.
— Благославляю вас на брань, братия, ибо не корысти ради та брань, но да ради спасения христианского!
Получив благословение, князь выступил против печенегов с новгородцами и варягами. Соединившись с киевской дружиной, вышли они за стены города и вступили в сечу с печенегами. Страшна, кровава была та сеча. Несколько раз победа склонялась то на одну, то на другую сторону. Однажды удалось печенегам даже ворваться в пределы стен киевских. Лишь к вечеру разгромил Ярослав печенегов, заставив их обратиться в бегство. Многие версты конная дружина его преследовала ворогов и беспощадно била их.
Поражение печенегов было настолько полным, что с той поры навсегда прекратили они нападения свои на Русь.
На следующий год после той славной победы Ярослав заложил в Киеве Кремль и соборный храм Святой Софии Премудрости Господней. Заложен был храм на месте самой сильной сечи с печенегами, откуда поворотили разбитые кочевники коней своих.
— Да не забудут никогда потомки наши и все люди русские о пролитой крови отцов и дедов! Да живет бранная слава оружия русского в веках! — голос Ярослава дрогнул, на глазах выступили слезы.
* * *
После смерти брата Мстислава все волости его, расположенные к востоку от Днепра, перешли к Ярославу.
— Княже, стал ты отныне единовластным правителем всей земли русской! Да пошлет Господь тебе мудрость великую и долголетие во благо народу твоему! — обратился к князю знаменитый праповедник Лука Жидята, поставленный Ярославом епископом в верном своем Новгороде.
— Ведаю я, отче, что за ноша лежит на плечах моих. Боюсь, не удержу ее: уж больно тяжела, — грустно отвечал Луке Ярослав.
Молча внимал ему Лука, удивляясь про себя, что великая власть не сделала князя чванным. Напротив, стал он еще мягче и радушнее, чем был прежде. Киевский двор его, как повелось со времен Владимира Святославича, всегда открыт был для проезжающих. По всей Руси и странам заморским разносили странники слух о щедрости и гостеприимстве русского князя.
Но, будучи милостив, умел князь Ярослав быть и грозен. В этом суждено было убедиться прогневившим его грекам.
 

ПОХОД НА ЦАРЬГРАД

После крещения в Корсуни святого Владимира и последовавшего за тем крещения всего народа русского Русь долгие годы мирно жила с греками, соблюдая договоры, что писаны были еще при Олеге и Игоре. Первыми нарушили эти договоры греки. Повздорив с русскими купцами, затеяли они на торгу драку, убив насмерть одного русского, а другим нанеся увечья.
Узнав об этом, Ярослав пришел в большой гнев.
— Не дело нам прощать льстивым грекам такие обиды! Коли не накажем мы их: сегодня одного русича убили, завтра многих убьют, ибо скажут, что не ценят русичи крови товарищей своих.
Тотчас, не мешкая, собрал князь большое войско, посадил его на ладьи и отправил воевать Царьград.
Сам Ярослав был в то время в годах уже преклонных и потому вместо себя послал на греков старшего сына своего Владимира. Крепко обнял он сына, расставаясь с ним:
— Помни, Владимир, чье имя ты носишь. Не раз ходил дед твой на землю греческую войной, страшатся эллины одного звучания имени его. Не посрами же славного своего предка. Под начало даю тебе двух воевод опытных: Вышату и Ивана Творимича. Вверяйся им вполне во всех делах ратных.
Проведав, что русские готовят на них поход, греки всполошились:
— Что будет с городами нашими, когда придут русичи? Напрасно обидели мы купцов их. Пока не поздно, надо отговорить русичей от войны. Золотом откупимся от них.
Решив так, греки отправили к Ярославу послов с дарами, говоря, что ни дело нарушать старый мир и начинать войну из-за такого пустяка, как убийство одного купца, однако русичи были непреклонны.
— Не продаем мы кровь свою! Так и скажите царю своему Константину, — отвечал решительно Ярослав, отправляя с бесчестьем гонцов греческих.
Поняв, что войны не избежать, царь Константин Мономах выслал свои войска и корабли к входу из Черного моря в Босфор. Там в небольшой гавани у маяка Искреста обычно останавливалась Русь.
Русские и греческие корабли, выстроившись цепью, неподвижно стояли друг против друга. Царь греческий Константин, желая выведать, сколько Русь привела с собой воинов, пустился на хитрость. К князю Владимиру был послан гонец с вопросом: “Скажи, сколько у тебя войска, и каждому дадим мы богатые дары”.
Однако Владимир недаром был сыном Ярослава Мудрого. Легко разгадав хитрость греков, он ответил гонцу:
— Воинов у меня сколько звезд на небе. Дары же свои оставьте себе. Скоро мы сами возьмем, что пожелаем.
Вскоре состоялась и великая битва русичей с греками. Лучшее из воспоминаний о ней оставил грек Псел, бывший придворным летописцем царя Константина Мономаха:
“Царь ночью с кораблями приблизился к русской стоянке и потом наутро выстроил корабли в боевой порядок. Русские, со своей стороны, снявшись, как будто из лагеря и окопа, из противоположных нам пристаней и выйдя на довольно значительное пространство в открытое море, поставив потом все свои корабли по одному в ряд и этой цепью перехватив все море от одних до других пристаней, построились так, чтобы или самим напасть на нас, или принять нападение. Не было ни одного человека, который, смотря на происходящее, не смутился бы душой; я сам стоял тогда около императора и был зрителем совершающегося. Однако никто не двигался вперед, и обе морские силы стояли неподвижно.
Когда прошло уже много дней, тогда император подал знак двум из больших кораблей и приказал понемногу двигаться вперед против русских ладей. Большие корабли ровно и стройно вышли вперед, а сверху копьеносцы и камнеметатели подняли военный крик; метатели же огня построились в порядке, удобном для метания его.
Тогда большинство русских лодок, высланных навстречу, быстро гребя, устремились на наши корабли, а потом, разделившись, окружив и как бы опоясав каждый из отдельных больших кораблей, старались пробить их снизу балками, а греки бросали сверху камни и весла. Когда против русских начали метать огонь и в глазах у них потемнело, то одни из них стали кидаться в море, как бы желая проплыть к своим, а другие не знали, что делать, и в отчаянии погибали.
Затем император подал второй знак, и уже большее число больших кораблей двинулось вперед; за ними пошли другие корабли, следуя сзади или плывя рядом. Наша греческая сторона уже ободрилась, а русские стояли неподвижно.
Когда, разрезая воду, большие корабли очутились против самых русских лодок, то связь их была разорвана, и строй их рушился; однако некоторые из них осмеливались стоять на месте...”
С переменным успехом морское сражение продолжалось весь день и, хотя много русских ладей сожжены были хитроумным “греческим огнем” — нефтью, от которой полыхала уже вся морская поверхность, русичи крепко стояли против греков.
Возможно бранная победа все же досталась бы русичам, более стойким, нежели греки и не считавшимся со своими потерями, если бы к середине дня с востока не поднялся сильный ветер. Налетевший внезапно шторм раскидал строй легких русских ладей, которые были к тому же сильно перегружены воинами. Одни ладьи он потопил тут же, другие загнал далеко в море, третьи же разбил о прибрежные скалистые утесы. Для греческих же тяжелых кораблей шторм этот не был так страшен, и они легко переносили его.
Три четверти всех русских лодок утоплены были штормом, нанесшим войску князя Владимира куда больший урон, чем греки. Многие дни потом выбрасывало море тела утонувших русичей, с которых прибрежные жители обирали одежду и всё, что можно было взять.
Ладья, на которой плыл князь Владимир, была перевернута волнами среди прочих. Владимир оказался в воде и чудом спасся, сумев справиться с волнами и подплыть к ладье воеводы своего Ивана Творимовича.
Около шести тысяч русичей, спасшихся с разбитых своих лодок, оказались на берегу. Уцелевшие ладьи были перегружены воинами и никак не могли взять их. Нагие, промокшие, безоружные — оружие многих из них пошло ко дну вместе с лодками — стояли русичи на берегу и ждали решения своей участи.
У тех же, кто был на ладьях, щемило сердце, ибо знали они, что оставшихся на берегу товарищей ждет почти верная смерть от греков.
Видя этих брошеных на произвол судьбы воинов, воевода Ярославов Вышата воскликнул:
— Если я жив буду, то с ними, а если погибну, то с дружиной! Прощай, Владимир, прощай, Иван Творимович!
Сказав это, Вышата сошел со своей ладьи на берег и принял начальство над голодными и нагими русскими воинами.
Подойдя к самой воде, смотрели остающиеся на негостеприимном берегу русичи, как отплывают на Русь уцелевшие ладьи. Многие плакали, зная, что не суждено им больше увидеть земли своей.
Наутро после шторма греки выслали за русскими ладьями сильную погоню. Узнав о том, Владимир развернул свои ладьи и, вступив в бой, со славой разбил греков. При этом убит был один из греческих воевод и захвачены четыре больших корабля. После этого греки не решались больше преследовать русичей, и уцелевшие ладьи благополучно вернулись в Киев к Ярославу.
— Теперь уж точно вижу я, что не мы одолели русичей, но шторм, — сказал царь Константин, когда вернулась к нему разбитая его погоня.
Непрестанно отражая атаки греков, сопровождавших их на ладьях вдоль берега и осыпавших их стрелами, отряд отважного воеводы Вышаты дошел по побережью до Варны. Здесь их уже поджидала большая греческая рать. Полунагие, голодные русичи вступили в бой, но были разбиты и почти все полегли на бранном поле. Страдающий от ран воевода Вышата и с ним еще восемьсот русичей захвачены были в плен, приведены в Царьград и там ослеплены.
Неудачный поход князя Владимира нисколько не уменьшил значения Руси в Царьграде. Напротив греки вновь убедились, насколько могучи и неустрашимы были русские войска. Три года не оставлял Константин Мономах надежд заключить новый мир с Ярославом и был рад, когда мир этот был все же подписан.
По этому миру отважный воевода Вышата и восемьсот ослепленных русичей отправлены были на Русь, где встретили их с величайшим почетом.
 

БЛАГОДЕНСТВИЕ РУСИ

Летописцы недаром зовут годы правления князя Владимира и сына его Ярослава годами благоденствия Руси. Хотя многие скорби пришлось ей пережить, через многие испытания пройти, земля русская с каждым годом приумножалась и прирастала. Многие удачные походы совершены были на ясов, печенегов, литву, мордву, ляхов и венгров. Перемышль, Червен, Юрьев, земли ладожские прирастил Ярослав к славному своему княжеству. Сокрушены были печенеги, уничтожено гнездо иудейское — грозное Хазарское царство.
Многие страны, заискивая, искали дружбы с Русью и рады были породниться с великим русским князем. Сам Ярослав женат был на Индигерде, дочери шведского короля Олафа, принявшей при крещении имя Ирины. Сестру свою Доброгневу выдал Ярослав замуж за Казимира, ставшего королем польским после Болеслава Храброго, сестра же самого Казимира стала женой сына Ярославова Изяслава.
Благонравная княгиня Индигерда подарила Ярославу шесть сыновей и четырех дочерей, которых воспитывал князь в скромности и христианской вере. С юных лет дети Ярослава обучались грамоте и делам государственным, что очень пригодилось им в дальнейшем.
Любимая дочь Ярослава Анна стала женой французского короля Генриха Первого и, овдовев, за малолетством сына своего Филиппа, долгие годы правила Францией. Впрочем, Франция в те годы была мала и не могла удивить привыкшую к величию Киева и могуществу Новгорода дочь Ярослава.
“Воистину малый город Париж, улицы в нем грязны и немощены. Не больше он окраинных крепостиц наших,” — удивленно писала Анна отцу.
То, что русская княжна, ставшая французской царицей, ведала грамоте и письму, сама решая государственные дела, поражало европейских монархов, многие из которых не умели даже подписать своего имени. Так супруг Анны Генрих Первый ставил напротив имени своего крестик.
Другая дочь Ярослава — Елизавета стала супругой норвежского короля Гаральда. Долгое время Ярослав не соглашался отдать дочь свою Гаральду, так как тот сватался к ней во время изгнания. Однако храбростью своей и доблестной службой Гаральд смягчил сердце Ярослава и тот, поразмыслив, отдал ему Елизавету. Долгие века распевали норвежцы славные песни, которые сложил Гаральд в честь жены своей красавицы Елизаветы Ярославны.
Гостеприимный киевский двор князя Ярослава служил убежищем для многих несчастных государей и владетельных князей. Одно время жил у Ярослава Олаф, король норвежский, лишенный престола. Великодушный Ярослав, видя, что Олаф сидит без дела, хотел дать ему для управления небольшую область, но вскоре Олаф опять выехал в Норвегию, оставив на Руси сына своего Магнуса. Долго проживали в Киеве и дети английского короля Эдмунда, изгнанного из Англии датчанином Канутом Великим. Искали убежища на Руси и принцы венгерские Андрей и Левента и не было им отказа.
Наконец и варяжский князь Симон, изгнанный из отечества дядей своим Якуном Слепым, который разбит был некогда Мстиславом, был принят Ярославом на русскую службу.
Кроме войн, которые вел Ярослав для защиты и укрепления русской мощи и славы, много сил положил он на укрепление порядка и устройство внутренних дел в русской земле. Ведая любовь Ярослава к сооружению церквей и монастырей, киевляне называли его “хоромцем”, то есть охотником строить.
Еще князь Владимир Святославич отдал триста отроков в учение книжное, взрастив впоследствии из них мужей государственных и священнослужителей. То же самое сделал и сын его Ярослав. Следуя примеру отца своего, собрал он в Новгороде триста детей, взятых у священников и старост, и отдал их учиться книжному и церковному просвещению.
Кроме того, не довольствуясь теми книгами, что были до сих пор на Руси, велел Ярослав всюду отыскивать книги и привозить их из других земель. Взяв множество книг на славянском языке у болгар, он велел переписать их и рассылать по церквям православным для служения. Кроме того, много переводилось при нем и книг греческих, причем переписчики сидели часто в терему самого Ярослава, поощряемые князем.
Пораженный такой любовью Ярослава к книжному просвещению, летописец отмечает:
“Подобно тому, как если б кто распахал землю, а другой посеял, а иные стали бы пожинать и есть пищу обильную, так и князь Владимир распахал и умягчил сердца людей, просветивши их крещением; сын его, Ярослав, насеял их книжными словами, а их теперь пожинают, принимая книжное учение. Велика бывает польза от него; из книг учимся путем покаяния, в словах книжных обретаем мудрость и воздержание; это реки, напояющие вселенную; в книгах неисчетная глубина, ими утешаемся в печали; они узда воздержания”.
При Ярославе писан был и первый свод законов русских под названием “Русская Правда”, укреплявший на Руси законы государственные.
Стараясь походить на отца своего, старший сын Ярослава Владимир, сидевший в Новгороде, долгие годы строил собор Святой Софии, подобный по красоте своей киевскому, и, почив, был погребен в корсунской его паперти.
Ревностью к вере отличалась и супруга Ярослава Индигерда, в крещении Ирина. Приняв перед смертью пострижение с именем Анны, она почила с миром и была погребена рядом с сыном своим Владимиром. К тысячелению крещения России мощи князя Владимира и княгини Анны, прославленные своим нетлением, положены были в серебрянных раках. Православная церковь причислила князя Владимира и княгиню Анну к лику святых.
 

“ВОТ ОТХОЖУ Я ИЗ ЭТОГО СВЕТА, ДЕТИ МОИ!”

В 1054 году князь Ярослав стал слабеть и ощутил приближение смерти. Страшась, чтобы смерть его не вызвала в земле русской распрю, как случилось то после смерти отца его Владимира Святославича, собрал Ярослав к себе всех детей своих и обратился к ним:
— Вот отхожу я из этого света, дети мои! Если будете жить в любви между собой, будет с вами Бог. Он покорит вам всех врагов, и будете жить в мире; если же станете ненавидеть друг друга, ссориться, то и сами погибнете, и погубите землю отцов и дедов ваших, которую они приобрели трудом своим великим. Так живите же мирно, слушаясь друг друга; свой стол — Киев, поручаю вместо себя старшему сыну Изяславу. Святославу даю Чернигов, Всеволоду — Переяславль, Игорю — Владимир, Вячеславу — Смоленск. Помогайте обиженным, не оставляйте вдовиц и малых детей, храните землю русскую как святыню великую и не оставит вас Господь, как не оставлял он меня!
С благоговением внимали умирающему князю сыновья его и, хотя не сумели впоследствии жить по воле его, сохраняя мир на Руси, запали им глубоко в сердце слова отца их.
Вскоре, 19 февраля 1054 года, причастившись и исповедавшись, князь Ярослав мирно почил на руках своего любимого сына Всеволода.
Тело его в гробнице из светлого мрамора положено было по правую руку от алтаря в соборном храме святой Софии в Киеве.
Так окончил земной свой путь славный князь Ярослав Владимирович, печальник и радетель отчизны нашей.